«По улицам Петербурга шли запасные. Первые плакаты с карикатурными изображениями Вильгельма Второго расклеивали на домах и заборах. С Варшавского вокзала ежедневно отправлялись воинские эшелоны. Грин ожидал повестки, и она пришла.
<…>
…Там он отыскал комнату, в которой переосвидетельствовали калек и больных. Грин разделся. Над ним принялись смеяться:
– Освободят! На этакие ходули рейтуз не сыщешь!
– На войну идти не хочется, друг милый?
– Пойду куда угодно, только я хочу с умом, с толком, а не так, куда старший писарь пожелает.
<…>
– Чего же вы хотите? – мягко спросил председатель комиссии.
– Порядка и разума, – ответил Грин. – Я русский человек. Я люблю мою родную землю. Прошу отправить меня на фронт. Стрелять умею».
Приведённой истории с Александром Грином в действительности не было: мы процитировали романтическую повесть Л. Борисова «Волшебник из Гель-Гью». Но быть участником боевых действий писателю довелось – его призвали в 1919 году, когда ему было почти сорок, и некоторое время он служил в роте связи. Крепким здоровьем Грин действительно отнюдь не отличался, спустя полгода службу прервала тяжёлая болезнь, которая едва не закончилась самым печальным образом. Случись это, мир никогда не узнал бы «Алых парусов». Возможно, именно они и спасли писателя – рукопись феерии лежала в его вещмешке, «согревая душу, словно паутинкой неразорвавшейся связи со светлым миром мечты»!
Стрелять в людей ему, скорее всего, не пришлось. Всякое насилие и жестокость Александр Степанович ненавидел и всегда горячо протестовал против них, о чём свидетельствуют как его современники, так и произведения. И всё же Грин, нарисованный Борисовым, представляется вполне достоверным. Жестокости и насилию – твёрдое нет, когда они бессмысленны, когда их можно избежать. Но если для защиты правого дела не остаётся другого выбора – романтик первым бросится в бой.
Мастерство стрелка Грин освоил ещё в двенадцатилетнем возрасте. Но главным оружием, которым, на момент начала военных действий в Европе, он уже владел в совершенстве, было – перо. Это грозное оружие, лишь только в воздухе запахло дымом войны, он немедля пускает в ход.
В отличие от многих своих товарищей по цеху, Грин останется в России. Думается – вполне осознанно: будучи легким на подъём, вполне мог это осуществить. Но не сделал. Более того, находясь в Финляндии зимой 1917 года (был выслан из Петербурга за непочтительное высказывание о царской фамилии) и узнав о начале Февральской революции, пешком отправляется в Петроград, желая быть в гуще событий. «Бытующий в нашей литературе взгляд, что Грин писал о жизни некоей выдуманной им страны, даже названной любителями территориальной точности – «Гринландией» – взгляд этот в корне неверен, – пишет в своих воспоминаниях вторая жена писателя Нина Грин. – Люди Грина, мысли, дела, пейзажи волнуют старых его читателей и молодых. Может ли волновать живых людей выдумка, не связанная с источниками живой жизни? Такая выдумка может быть очень красива, но всегда будет холодна. Живым источником жизни была для Грина страна, где он родился, вырос, прошёл трудную, часто горькую жизнь, захотел стать писателем, стал им и умер, радуясь, что им был. И эта страна – Россия. Других стран он не знал и не видел». Подтверждает мысли Нины Николаевны и писатель Николай Вержбицкий, приводя следующие слова близкого друга Грина Александра Куприна: «Грин… уводит нас в какие-то несуществующие страны и знакомит с людьми неизвестной национальности, но все шито белым нитками. Маскарад придуман для того, чтобы свободнее разговаривать».
С началом Первой мировой войны – будучи уже устоявшимся «романтиком» – писатель создаёт ряд реалистических рассказов на военную тему. Кроме того, в печати появляются яркие, страстные стихи патриотического характера за его авторством. Заметим, что сегодня Грин, известный как автор романтических романов, повестей и рассказов, практически незнаком широкому читателю своими стихотворными произведениями. Между тем он является автором немалого количества стихов и нескольких поэм – не менее интересных, не уступающих оригинальностью и глубиной содержания его широко известной прозе. Тематика и жанры – самые разные: от тончайшей любовной лирики до едкой политической сатиры. Особо выделяются стихи на военную и патриотическую темы. Как и всё, что создал писатель – они очень необычны. Философское осмысление темы – главное, что объединяет их между собой, равно как и со всем остальным его творчеством.
Ещё в 1910 году свет увидело стихотворение «Заря», где говорится о некоем грозном «багряном рыцаре с мечом разящим», который «едет из-за гор». Истолковать определенно символизм картины, нарисованной здесь Грином, довольно трудно.
За рекой, в стране туманной,
Разгорается костер.
Удивительный и странный
Едет рыцарь из-за гор.
Ржет пугливо конь багряный,
Алым заревом облит…
Тихо едет рыцарь рдяный,
Подымая красный щит.
И заря лицом блестящим
Спорит – алостью луча –
С молчаливым и разящим
Остриём его меча.
Но плаща изгибом чёрным
Заметая белый день,
Стелет он крылом узорным
Набегающую тень…
Взор застыл. Смеются губы.
Под конём смеётся бес,
И над ним играют трубы
Опечаленных небес.
1910г
Можно предположить, что зловещий всадник, который приближается, «плаща изгибом чёрным заметая белый день», – это та извечная угроза, символический образ потенциального Зла, существование и неотвратимое близкое проявление которого ощущал писатель-провидец. Это – о том, что является настоящей, глубинной причиной войны.
Небольшой цикл стихов «Военный узор» выходит в 1914 году. Он представляет собой ряд лаконичных зарисовок из военной жизни. Обладая поэтичностью того свойства, которой отличаются лучшие образцы «ратной» поэмы, эта более чем скромная по объему стихотворная композиция действительно складывается в гармоничный, живописный «узор» и удивительным образом вмещает в себя содержание целой военной эпопеи: от «выхода стройных полков» до яркой картины «пламенного боя».
Военный узор
Выступление
Волнуя синие штыки,
Выходят стройные полки.
Повозки движутся за ними,
Гремя ободьями стальными.
В чехлах орудий длинный ряд,
Лафеты, конницы отряд,
Значки автомобильной роты,
И трубачи, и пулеметы,
Фургоны Красного Креста –
Походной жизни пестрота…
Дорога
За перелеском лес угрюмый.
За лесом поле. Средь ракит
Река осенняя блестит,
И, полон боевою думой,
С солдатом шепчется солдат:
«Назавтра битва, говорят…»
Привал
Дымится луч; бросают тени
Уступы облачные гор;
Стрелок, в траву став на колени,
Разжечь торопится костер.
А там – стреноженные кони,
Походный залучив уют,
Траву росистую жуют.
У котелка гуторят:
«Ноне Чайку попил, поел – да спать…
Заутра немца донимать».
Палатка
Офицера, услав секреты,
Сидят в палатке при огне,
И двигаются силуэты
На освещенном полотне.
«Вперед продвинулись отлично,
А флангом влево подались,
Австрийцы живо убрались».
«Ложитесь, юноша, ложитесь!
Кто знает – завтра…»
«Не дразнитесь,
Обстрелян, ко всему готов…
Позвольте спичку, Иванов…»
Ночь
В ночной дозор идут пикеты.
Все спит. Загадочна луна.
Во сне все тот же сон: война.
Ночные тени… Полусветы.
Печальный крик лесной совы
Да храп усталой головы…
Бой
Орудие, в ударе грома,
Дымясь, отпрянуло назад.
Визжа, уносится снаряд
И брызгами стального лома
Крушит сверкающий окоп.
Пылает бой… Воздушных троп,
Гранат чужих не замечая,
Спеша, огонь огнем встречая,
Артиллеристы у орудий,
В пылу поймать успев едва
Команды резкие слова.
Как черти… Тяжко дышат груди,
Лафета скрип и стали звон,
Шипенье пуль, сраженных стон,
Земля и кровь, штыки и гривы,
Шрапнели яростные взрывы –
Слились в одно… И стал слабей
Огонь германских батарей…
1914г
Ещё один стихотворный цикл объединён автором под названием «Своего рода анкета». В нём война показана глазами… зверей и птиц! Невинных божьих созданий, которым выпало стать свидетелями страшных и странных, с их точки зрения, событий. Противоестественных природе, таких, которых никак не должно быть. Грин, как всегда, нашел удивительный психологический ход, очень необычный ракурс: посмотреть на феномен войны с точки зрения братьев наших меньших. Такое видение очень чётко показывает предмет: мы видим всю уродливую сущность войны куда яснее, чем нашими собственными глазами.
Своего рода анкета
Орел о войне
Ты слышишь резкий шум? Чудовищная птица
Летает третий день. Из зависти к орлам,
Ее толкает небылица
Возможности подняться к облакам.
Она парит, а крыльями не машет,
Диковинным хвостом туманный воздух пашет
И фыркает. Я поднялся вчера
Над полем, выше туч, – и птице той пора
За мной бы следовать, коль хочет состязаться
С моими крыльями, а не внизу остаться.
Посмотрим, что теперь. Охотники – ага! –
Крылатого увидели врага
И подняли пальбу… Упала!
Соперника орлиного не стало,
Мне жалко все-таки ее:
Ведь было что-то в ней орлиное… свое.
Воробей о войне
Появилось очень много
И людей, и лошадей.
Слава богу! Вся дорога
Стала житницы сытней!
Там, где много лошадей,
Сыт и счастлив воробей!
Курица о войне
Режут! Режут! Нет пощады!
Всех порезали вчера
От зеленой той ограды
До чуланчика Петра.
Режут кур, гусей и уток,
И индюшек, и цыплят,
Без – как раньше – прибауток,
Мрачно режут и… варят!
Аист о войне
Я немцам детей
Больше носить не согласен;
Даже воздух страны их опасен:
Они убивают детей,
Тех деток, что в Африке знойной
Я выдумал, в воду смотря.
Быть гостем страны недостойной,
Ей детскую слезку даря,
И вить там гнездо – непристойно.
1915г
Звери о войне
Медведь
Вчера охотники стрельбу по мне открыли,
Да как! Не пулями, а сундуками били!
Я, знаете, дремал;
Вдруг, в полуночный час, «трах, трах!» –
Запело здорово в ушах.
От страха я упал.
Куда ни повернись – все «бум!» да «бум!».
Побрел я наобум.
Меж тем – то сбоку трахнет,
То чуть не под носом, визжит, свистит и пахнет
Ужасной гарью. Наконец, прошло
Сметенье леса; в норму все вошло.
Иду я перелеском,
Смотрю: охотник спит, ружье играет блеском…
Затрясся я – однако подошел,
Обнюхал… Мертв он был, – я мертвеца нашел!
Ну, думаю, попал в себя случайно!
Однако ж подозрительная тайна
Явилась далее: здесь много было их
Все мертвых и в крови – охотников таких…
Белка
А белка, ворочая шишку,
Пропела кокетливо мне:
«Я этого бедного мишку
Вполне понимаю, вполне!
Теперь шутники, для потехи,
Лес темный исследовав весь,
Свинцовые стали орехи
Нам, белкам, разбрасывать здесь.
Но странно смотреть на иного
Бредущего тут шутника, –
Когда он упал, и немного
Дрожит, замирая, рука…
Он в полости нежной и зыбкой
Бледнея отходит ко сну.
И смотрит с застывшей улыбкой,
Как я пробегаю сосну»…
1915г
Отдельные стихотворения Грина затрагивают разные аспекты войны: тему героизма, потери близких, есть стихи сатирические и прямо философские. И даже… немного волшебные. Таково стихотворение «Отставший взвод», герои которого, разыскивая путь, стали свидетелями чудесных явлений, которые и помогли им остаться в живых. В стихе «Брат и сестра» поэт тонко показывает чувства тех, кто потерял близких. Удивительна его так называемая «Гидальго-поэма» – о благородных, хотя и немного наивных воинах, которые «как сердце человека в миллионах и веках», – и которых, как он, вероятно, заметил, немало среди русских людей.
Гидальго-поэма
Нет! Не умер Дон-Кихот!
Он – бессмертен; он живет!
Не разжечь ли в вас охоту
Удивиться Дон-Кихоту?!
Ведь гидальго славный жив,
Все каноны пережив!
Каждый день на Росинанте
Этот странный человек,
То – «аллегро», то – «анданте»,
Тянет свой почтенный век.
Сверхтяжелую работу
Рок дал ныне Дон-Кихоту:
Защищать сирот и вдов
Был герой всегда готов,
Но, когда сирот так много
И у каждого порога
В неких странах – по вдове,
Дыбом шлем на голове
Может встать – при всем желаньи
Быть на высоте призванья.
А гидальго – телом хил,
Духом – Гектор и Ахилл.
Он, к войскам не примыкая,
Не ложась, не отдыхая,
Сам-один – везде, всегда,
Где в руке его нужда;
Где о подвиге тоскуют –
Дон и Россинант рискуют.
Колдунов на удивленье
Производит вся земля;
Век шестнадцатый – в сравненьи
С нашим веком – просто тля.
О старинном вспомнить странно,
Дети – Астор и Мерлин;
Вот лежит в заре туманной –
Злой волшебник Цеппелин;
Дале – оборотней туча,
Изрыгая с ревом сталь,
Тяжковесна и гремуча,
На колесах мчится вдаль.
И – подобие дракона –
(а вернее – он и есть!)
Туча мрачная тевтона
Отрицает стыд и честь.
Там – разрушены соборы
Черной волей колдуна,
Там – везут солдаты-воры
Поезд денег и вина;
Там – поругана девица,
Там – замучена жена,
Там – разрушена больница,
И святыня – свержена!
А гидальго Дон-Кихот
Продолжает свой поход.
То разбудит часового
От предательского сна,
То эльзасская корова
Им от шваба спасена;
То ребенку путь укажет
Он к заплаканной семье,
То насильника накажет,
То проскачет тридцать лье
Под огнем, с пакетом важным,
То накормит беглеца,
То в бою лихом и страшном
В плен захватит наглеца…
Очень много дел Кихоту;
Там он – ранен, мертв он – тут;
Но – пошлет же Бог охоту –
Воскресает в пять минут!
Так, от века и до века,
Дон-Кихот – еще не прах;
Он – как сердце человека
В миллионах и веках.
1915г
Особо хочется отметить стихотворение «Король на войне», в основу которого положена история легендарного сербского короля Петра I, ходившего, будучи уже семидесятилетним стариком, вместе со своими простыми солдатами-крестьянами в штыковую атаку против австрийских агрессоров в известной «Колубарской битве» 1914 года.
Король на войне
Занят Белград, австрияки
Кинулись вдруг;
Бешено бьются юнаки,
Стоек их дух,
Дух не сражен, но нелегкой
Стала война.
Каждого в поле с винтовкой
Кличет она.
Сербия кладбищем стала
Жен и детей;
Сербия гневно восстала
Против гостей.
– Против разбойников боя,
Рыцарей тьмы –
Сербия дело святое,
Небо и мы! –
Шепчут, крестясь у порога,
Сербы, скорбя:
– Помощи ждем мы от Бога
И… от себя!
Сутки за сутками бьются –
Алы поля…
«Многим домой не вернуться!» –
Шепчет земля;
И на окопы к героям,
Зная их боль,
Перед решительным боем
Едет король.
Бодрые тени знаменам
Стелют поля.
Серый мотор к эшелонам
Мчит короля.
С черных окопов несутся
Клики «Ура!»…
Сутки за сутками бьются
Дети Петра.
Вот, молодым на подмогу,
Старый орел
Вышел, с солдатами в ногу
Тихо побрел;
В черном окопе, нахмурясь,
Поднял ружье,
Целится истово, жмурясь,
Стиснул цевье…
Свита его умоляет
Жизнь поберечь:
– Вам ли, король, подобает
Воином лечь?!
Жизнь, государь, сохраните
К благу страны;
Разумом ясным ведите
Дело войны;
Будет Петрова корона
Пламенней звЕзд,
Натиск, удар, оборона –
Армии крест…
Он же встревоженной свите
Отповедь дал:
– Если устал кто – уйдите!
Я не устал!
Есть и ружье, и патроны,
Вера в успех…
Все есть… А дело короны
Дело на всех.
И, разряжая винтовку,
Шепчет крестя:
Сед я, старик, а сноровку
Вспомнил шутя!
Австрии чванной знамена
Брошены в пыль;
Австрии вспомнит корона
Тяжкую быль!
Строчку ей лишь автографа
Мир подарит:
«Видели все: Голиафа
Встретил Давид!»
1915г
Произведение датировано следующим, 1915 годом – значит, написано под впечатлением живых событий. Грина всегда глубоко трогало любое проявление благородства в реальном мире – которое, кто бы что ни говорил, всегда в нём было. В 2017 году Иван Пайович из Белграда перевёл стихотворение на сербский язык.
Любопытна и неожиданна гриновская стихотворная сатира – о том, как военные условия выявляют суть натуры человека. Наиболее яркая в этом ряду – басня «Эстет и щи».
Эстет и щи
Басня
Однажды случилось, что в неком эстете
Заснула душа.
Вздремнула, заснула и в сне потонула,
Забыв все на свете,
Легонько и ровно дыша.
Здесь следует оговориться,
Пока душе эстета спится:
Что значит, собственно, эстет?
Ответ:
Эстет – кошмарное, вульгарное созданье,
Природы антраша и ужас мирозданья.
Он красоту – красивостью сменил,
Его всегда «чарующе» манил
Мир прянично-альфонс-ралле картинок,
Альбомов и стихов, духов, цветов, ботинок;
Его досуг – о женщине мечты;
Его дневник – горнило красоты;
Штаны – диагональ, пробор – мое почтенье,
Излюбленный журнал, конечно, «Пробужденье»…
Короче говоря –
От января до января –
Ходячая постель, подмоченная гнилью
С ванилью.
Словцо в сердцах, читатель, сорвалось,
Авось
Его редактор не заметит,
Сквозь пальцы поглядит… иль так… в уме отметит.
Ну, далее… Эстета на войну
Берут; стригут
пробор, отвозят за Двину,
За Вислу – и пошло. Эстет зубную щетку
Молитвенно хранит и порошка щепотку
От крыс, клопов и блох. И зеркальце при нем
Последний дар души, что ночью спит и днем.
Эстетово в окопах тело
Обтерлось, наконец, и кашу лупит смело,
Хоть ранее поворотило б нос
От рубленых котлет (от отбивных – вопрос).
Однажды, после перехода,
К позиции подъехала подвода
С походной кухней. Хлещет щи эстет…
Проснулась вдруг душа, скорбит, а он в ответ:
«Коль щей не буду есть – умру, прощай, красивость
Смири, душа, спесивость!»
Тогда души услышал он слова:
«Пустая голова!
О том лишь я скорблю, что щей осталось мало,
А то я б за двоих душевно похлебала!»
Мораль обязан я сей басни показать:
Щи были хороши; душа же – как сказать?..
1915г
Весьма забавны и остроумны, при этом – злободневны до настоящего времени стихи о беседе с «немцем – патриотом очень ярым» («О чём пела ласточка»)
О чем пела ласточка
Как-то раз в кругу семейном, за вечерним самоваром
Я завел беседу с немцем – патриотом очень ярым.
Он приехал из Берлина, чтобы нам служить примером –
С замечательным пробором, кодаком и несессером.
Он привез супругу Эмму с «вечно женственным», в кавычках,
С интересом к акушерству и культурностью в привычках.
Разговор как подобает все вокруг культуры терся…
На германском идеале я застенчиво уперся.
Снисходительной усмешкой оценив мою смиренность,
Он сказал: «Мейн герр, прошу вас извинить за откровенность,
Чтоб понять вы были в силах суть культурного теченья,
Запишите на блокноте золотое изреченье.
Изреченье – излеченье от экстаза и от сплина:
Дисциплина – есть культура, а культура – дисциплина.
Дети, кухня, кирха, спальня – наших женщин обучают;
Дисциплина, кайзер, пфенниг – им в мужчинах отвечают.
Идеал национальный мы, конечно, ставим шире:
От Калькутты до Марселя, от Марселя до Сибири.
Вы народ своеобразный, импульсивно-неприличный,
Поэтически-экстазный и – увы – нигилистичный.
Гоголя и Льва Толстого изучал я со вниманьем…
Поразительно! Писали с несомненным прилежаньем…»
Я пустил в него стаканом (ты б стерпеть, читатель, смог ли?).
Он гороховые брюки подтянул, чтоб не подмокли.
И, картинно улыбаясь, молвил: «Пятна от тэина
Выводить рекомендую только с помощью бензина».
P. S. Стиль подделываю Гейне с тем намеком, что за Вислой
Сей талант великолепный признают с усмешкой кислой.
А поэтому полезно изучать, для просвещенья:
В людоедских прусских школах все его произведенья.
1915г
и покаянное «Письмо литератора Харитонова», – о тех, кто «сделал из искусства колючей проволоки ряд».
Самыми проникновенными, глубоко потрясающими произведениями Александра Грина на тему войны и мира представляются страстный, но оптимистичный «Реквием», а также философский «Спор» двух мудрецов о сути войны. В последнем один из полемистов, наблюдая поле смерти, приходит к выводу, что «человечеству потребны палки, а не любовь»… Второй мудрец, увидев умирающего, жестоко израненного воина, произносит лишь: «Отныне с нами он, / И в облаках пребудет, улыбаясь»…
*** Военный летчикВоздушный путь свободен мой;
Воздушный конь меня не сбросит,
Пока мотора слитен вой
И винт упорно воздух косит.
Над пропастью полуверсты
Слежу неутомимым взором
За неоглядным, с высоты
Географическим узором.
Стальные пилы дальних рек
Блестят в отрезах желтых пашен.
Я мимолетный свой набег
Стремлю к массивам вражьих башен.
На ясном зареве небес
Поет шрапнель, взрываясь бурно…
Как невелик отсюда лес!
Как цитадель миниатюрна!
Недвижны кажутся отсель
Полков щетинистые ромбы,
И в них — войны живую цель —
Я, метясь, сбрасываю бомбы.
Германских пуль унылый свист
Меня нащупывает жадно.
Но смерклось; резкий воздух мглист,
Я жив и ухожу обратно.
Лечу за флангом боевым
И на лугу ночном, на русском,
Домой, к огням сторожевым,
Сойду планирующим спуском…
1914г
Реквием
Гранитных бурь палящее волненье,
И страхом зыблемый порог,
И пуль прямолинейных пенье –
Перенесли мы, – кто как мог.
В стенных дырах прибавилось нам неба,
Расписанного тезисами дня;
Довольны мы; зубам не нужно хлеба,
Сердцам – огня.
Истощены мышленьем чрезвычайно,
Опутаны мережами программ,
Мы – проповедники в ближайшей чайной
И утешители нервозных дам.
До глупости, до полного бессилья
До святости – покорные ему,
Бумажные к плечам цепляя крылья,
Анафему поем уму.
Растерянность и трусость стали мерой,
Двуличности позорным костылем
Мы подпираемся и с той же в сердце верой
Других к себе зовем.
Свидетели отчаянных попыток
Состряпать суп из круп и топора –
Мы льстиво топчемся, хотя кнута и пыток
Пришла пора.
И крепкий запах смольнинской поварни
Нам потому еще не надоел,
Что кушанья преснее и бездарней
Кто, любопытный, ел?
О, дикое, безжалостное время!
Слезам невольным даже нет русла,
Как поглядишь – на чье тупое темя
Вода холодная спасительно текла!
Лет через триста будет жизнь прекрасной,
Небесный свод алмазами сверкнет
И обеспечен будет – безопасный
В парламент – вход.
1918г
Спор
Аэростат летел над полем смерти.
Два мудреца в корзине спор вели.
Один сказал:
«Взовьемся к синей тверди!
Прочь от земли!
Земля безумна; мир ее кровавый
Неукротим, извечен и тяжел.
Пусть тешится кровавою забавой,
Сломав ограду, подъяремный вол!
Там, в облаках, не будет нам тревоги,
Прекрасен мрамор их воздушных форм.
Прекрасен блеск, и сами мы, как боги,
Вдохнем благой нирваны хлороформ.
Открыть ли клапан?»
«Нет! — второй ответил.—
Я слышу гул сраженья под собой…
Движенья войск ужель ты не приметил?
Они ползут как муравьиный рой;
Квадраты их, трапеции и ромбы
Здесь, с высоты, изысканно смешны…
О, царь земли! Как ты достоин бомбы,
Железной фурии войны!
Ужель века неимоверных болей,
Страданий, мудрости к тому лишь привели,
Чтоб ты, влекомый чуждой волей,
Лежал, раздавленный в пыли?!
Нет,— спустимся. Картина гнусной свалки,
Вблиз наблюдённая, покажет вновь и вновь,
Что человечеству порой потребны палки,
А не любовь…
Тогда, спокойные, мы кликнем Созерцанье;
Оно, Предвечное, откроет нам Эдем…»
Вот шар спустился… Поздно. Тих и нем
Театр сраженья… Тихое рыданье,
Чуть различимое, послышалось вблизи…
Ужасный вид. Безногое, в грязи,
Беспомощно, противно содрогаясь,
Оно лежало (это был солдат)
С лицом разрубленным, завернутым назад,
Испариной кровавой обливаясь.
Разбита челюсть, страшно лопнул глаз,
А зубы белые, у уха скалясь смехом,
Скрежещут, содрогаясь враз,
Скрипучим эхом.
«Прочь! В облака! – вскричал второй, пугаясь.
Но первый, будучи сердечно потрясен,
Сказал: «Отныне с нами он
И в облаках пребудет, улыбаясь…»
1917г
Алла Ермилова,
научный сотрудник
Феодосийского музея А.С. Грина