В январе 1923 года на книжных прилавках Петрограда появилась скромная книжечка небольшого, почти карманного формата, объёмом в 141 страницу, без иллюстраций. Лишь маленький кораблик с красным парусом украшал незатейливую мягкую обложку. Но историю о девочке, ждущей чуда, и капитане, который сделал его своими руками, читатель полюбил сразу и навсегда. Невероятное количество экземпляров книги на разных языках вышло в свет за минувшие с тех пор сто лет. Алые паруса взметнулись над целым миром, превратившись в зримую, не сравнимую ни с чем Феерию. Открывая красочное современное издание, читатель попадает в чудесные бухты Лисса и Зурбагана, переживает прекраснейшие чувства, «всё лучшее человека» … И чаще всего даже не подозревает, среди какого холода и мрака прорастало зерно гриновского чуда. Как бережно хранил в сердце, как долго и трудно выращивал писатель своё «пламенное растение».
Первые наброски относятся ещё к 1916 году. Рукопись, озаглавленная «Красные паруса», лежала в вещмешке Грина, когда он служил в Красной армии в 1919-ом. Перенеся тяжёлую болезнь, истощённый и слабый, писатель нашёл приют в так называемом Доме искусств, который послужил прибежищем многим представителям творческих профессий в то непростое, переломное время. «На внешних фронтах ещё полыхали зарева гражданской войны, а в самом Петрограде было и холодно, и голодновато, – вспоминал живший тогда по соседству с Грином поэт Всеволод Рождественский. – Город лежал, засыпанный высокими сугробами, в окнах по вечерам тускло светились коптилки, законсервированные заводы высились угрюмыми, безмолвными громадами». А в маленькой холодной комнатушке, на листах из старых бухгалтерских книг рождалось то, что позже назовут «пленительнейшей сказкой русской литературы».
В помещении были только небольшой кухонный столик и узкая кровать, на которой Грин спал, укрываясь старым пальто. Соседям было слышно, как он, работая, время от времени вскакивал и нервно ходил по комнате, чтобы согреться. Растерев коченеющие пальцы, снова возвращался к рукописи. «Писал Грин мученически, с утра до сумерек, весь окутанный клубами папиросного дыма, – свидетельствует Рождественский. – Было в нём в эти минуты что-то, напоминающее облик незабвенного Рыцаря Печального Образа. Он так же самозабвенно и сосредоточенно погружался в свою мечту и не замечал окружающей убогой обстановки».
Первым, кто услышал – из уст автора – «Алые паруса», стал писатель Михаил Слонимский. По его словам, Александр Степанович читал срывающимся голосом: «Это был тот страх художника, который так замечательно изображён Львом Толстым в художнике Михайлове, показывавшем свою картину Анне Карениной и Вронскому». В декабре 1920 года феерия прозвучала уже в зале Дома искусств для коллег по цеху, которые приняли произведение с восторгом.
Почему книга вышла лишь через два года? Это может объясняться трудностями поиска издательства, желанием доработать произведение, «посвятить и поднести» его любимой жене (посвящение датировано 23-им октября 1922 года – днём рождения Нины Николаевны Грин). Однако с большой долей вероятности можно предположить, что Александр Степанович оттягивал издание до 1923 года по причине содержащегося в нём числа 23, которое считал для себя счастливым (в связи с собственной датой рождения – 23 августа), и все важные события своей жизни приурочивал к соответствующим датам.
Многие читатели Грина, количество которых и в наши дни остается немалым, несмотря на общее падение интереса к чтению, всё же знакомы с биографией писателя и историей создания самого известного его произведения (хотя в большинстве случаев это знакомство происходит много позже первого прочтения повести). Но о первоначальных вариантах «Алых парусов», о том, какие метаморфозы претерпели герои и сюжет в ходе писательской работы, помимо учёных-гриноведов, знают единицы. Это те, кто помнит публикацию Ирины Сукиасовой «Новое об Александре Грине» в журнале «Литературная Грузия» № 12 за 1968 год. Публикация состоит из трёх отдельных, хотя отчасти и взаимосвязанных, статей. В одной из них, под названием «Неиспользованные варианты «Алых парусов», преподаватель Тбилисского государственного педагогического института рассказывает о своих архивных исследованиях и находках: документах, касающихся создания повести. Сохранившиеся тексты черновиков, с которыми она знакомит читателей грузинского литературного издания, не менее прекрасны и удивительны, чем те, которые знакомы всем, а некоторые оказываются совершенно неожиданными по содержанию. Но в основном они как будто дополняют известное, раскрывают его с новых сторон. С началом года, посвященного 100-летнему юбилею книги, ставшей символом гриновского творчества, символом торжества доброты и любви, исполнения высокой и чистой мечты, мы решили познакомить друзей музея, старых и новых почитателей таланта Александра Грина с этими документами, с историей создания литературного шедевра. Они помогут глубже понять это необыкновенное, загадочное произведение, созданное писателем-чародеем. Равно как и его самого.
Отдавая заслуженную дань замечательному учёному-гриноведу Ирине Меликовне Сукиасовой, которой нет с нами уже почти 50 лет, за проделанный ею труд, благодаря которому мы имеем возможность прикоснуться к тайне, считаем необходимым несколько дополнить изложенное – относительно образа и прообраза Ассоль. Тема, безусловно, заслуживает отдельной большой исследовательской работы. Здесь хочется лишь коротко выразить мысль – предположение, близкое к уверенности, – что ни одна из женщин, владевших сердцем Александра Грина, не была прообразом героини «Алых парусов». Напротив, они оказались близкими к тому образу, который искало его сердце, образу его идеальной половинки, его Прекрасной Дамы. То, из чего рождается в душе этот образ, заложено в каждом из нас, наверное, ещё до прихода в этот мир, и проявляться начинает порой в раннем детстве. У Грина, судя по некоторым его признаниям – было именно так…
Алла Ермилова
научный сотрудник Феодосийского музея А.С. Грина
ИРИНА СУКИАСОВА
НЕИСПОЛЬЗОВАННЫЕ ВАРИАНТЫ «АЛЫХ ПАРУСОВ»
«Алые паруса» – одно из самых оптимистических произведений мировой литературы – центральное звено в творчестве Грина, своеобразное философское и эстетическое обобщение его поэтических исканий. Не удивительно поэтому, что свою феерию Грин создавал на протяжении почти пяти лет, чего нельзя сказать ни об одном другом его произведении, даже о больших романах.
Задумав «Алые паруса» в 1917 – 1918 годах, окончательный вариант их Грин датирует 1921 годом, а посвящение жене Нине Николаевне Грин относится к 22 ноября 1922 года.
Идея «Алых парусов» – помогать человеку осуществлять его мечту, создавать чудо, которое тот ждет, — проходит через все творчество Грина. Интересно, что сюжет «Алых парусов», правда, в несколько аллегорической форме, был воплощен в стихотворении «Танис» еще в 1912 году — в неизвестный порт приплывает волшебный корабль, чтобы увезти прекрасную девушку Танис в сказочную счастливую страну.
Грин дважды делал попытку восстановить историю создания этой феерии. В его черновиках сохранились рассуждения об «Алых парусах», частично опубликованные Н. Н. Грин в 1960 году.
В этом опубликованном отрывке речь идет о витрине игрушечного магазина, в которой Грин увидел маленький бот «с правильно сидящим красивым крылообразным парусом». Этот бот был воспринят им как «зерно чуда», из которого и возник замысел «Алых парусов».
Спустя десять лет, работая над романом «Джесси и Моргиана», Грин снова возвращается к истории создания «Алых парусов».
Среди рукописей этого романа сохранились строчки, несколько иначе трактующие замысел феерии:
«У меня есть «Алые паруса», повесть о капитане и девочке. Я разузнал, как это происходило, совершенно случайно: я остановился у витрины с игрушками и увидел лодочку с острым парусом из белого шелка. Эта игрушка мне что-то сказала, но я не знал — что. Тогда я прикинул, не скажет ли больше парус красного, а лучше того — алого цвета, потому что в алом есть яркое ликование. Ликование означает знание, почему радуешься. И вот, развертывая из этого, беря волны и корабль с алыми парусами, я увидел цель его бытия».
Действие первого варианта «Алых парусов» должно было происходить по замыслу Грина не в Гринландии, а в послереволюционном Петрограде.
Закончив рассуждения о своем творческом методе, искусстве смотреть, «духе подарка и ботике с красным парусом», Грин переходит к описанию Петрограда 1917 — 1918 годов.
«Малолюдное улица… разрушение можно было подметить в лицах даже красногвардейцев, шагавших торопливо, с оружием за спиной, к неведомым целям.
…Перед мостом он[1] увидел горы снега, высокие, как для катанья. Длинный, деревенского типа обоз… поворачивал к Седьмой линии. На той стороне речки туманно выступали умолкшие дворцы. Нева казалась пустыней, мертвым простором города, покинутого жизнью и солнцем. В ухабах, обозе с мешковой кладью и пешеходным передвижением, в атмосфере грозной подавленности, спустившейся на знакомый, но теперь — чужой город, — было нечто предвосхищенное!
Де-Лом как бы перешел из будущего, в теперешнюю, ставшую прошлым, историческую эпоху. Так бы почувствовал себя человек нашего времени, отброшенный к наполеоновским войнам или к французской революции — вообще к старинной действительности, вечно принимающей для живых наивный оттенок запыленной гравюры. Де-Лом пробыл в этом ощущении, — пока не прошел мост, здесь суженная перспектива небольшой площади обрушила на него ряд наглых автомобилей, увернувшись от которых он стал думать в более мелочном направлении».
Сохранившиеся наброски дают интересный материал, помогающий глубже понять замысел этого произведения А. С. Грина.
Сам замысел произведения — красные, или алые, паруса цвета «вина, роз, зари, рубина, здоровых губ, крови и маленьких мандаринов, кожица которых так обольстительно пахнет острым летучим маслом»; вызываемое ими чувство «возвещения радости» полностью сформировано уже в первом сохранившемся варианте. А. Грин утверждает, что «история «Красных парусов», видимо, осязательно началась с того дня, когда, благодаря солнечному эффекту, я увидел морской парус красным, почти алым». Позже окраска игрушки с красными парусами, «заранее кем-то обдуманная… приближала меня к мысли о желании изменить естественный ход действительности согласно мечте или замыслу, пока еще неизвестному; возникло также желание показать «безграничность человеческой души».
Затем начались поиски образов, менялся сюжет, а из цельного, уже законченного варианта вычеркивались целые куски, в которых более подробно излагалась жизнь семьи Лонгрена, жизнь самой Ассоль и т. д.
Дольше всего Грин не мог найти образ героя, который должен был стать исполнителем его замысла, способным делать «чудеса своими руками», осуществлять и для себя и для других «прекрасное несбыточное». Только найдя образ Артура Грэя, А. С. Грин смог закончить «Алые паруса».
Хотя в первом варианте произведения действие должно было происходить в Петрограде, реалистичность канвы сочеталась в нем с гораздо более сказочным сюжетом, чем в последующих вариантах.
Согласно первоначальному замыслу, историю любви Ассоль или историю «Красных парусов» автор впервые услышал от Мас-Туэля.
Позже Грин пишет, что, увидев кораблик с красными парусами, он вспомнил эту историю и «испытал сильнейшее желание узнать все случившееся за этот промежуток лет, чтобы, наконец, закончить историю «Красных парусов» во всех подробностях фантазии, вытекающих из подробностей реальных. С этой целью я приехал сюда, в город, наиболее посещаемый Мас-Туэлем, так как только он мог сообщить дальнейшую судьбу Ассоль, ее друзей и врагов».
Об Ассоль Грин пока больше ничего не пишет. Еще не известно, какую историю должен был рассказать Мас-Туэль и как она связана с алыми парусами.
Однако выбор имени героини не случаен. В 1916 году Грин впервые вводит его в рассказ «Вокруг света», а затем повторяет в 1917 году в рассказе «Враги». По-видимому, уже тогда имя Ассоль привлекло писателя своей музыкальностью и необычностью, приближающей образ героини к «Прекрасной Неизвестности». В рассказе «Враги» нет портрета Ассоль, внимание обращено лишь на ее «загадочную чудесную улыбку», «улыбку потрясающей радости», которая временами озаряла лицо и глаза, в которых выражалось «детское недоумение» и «замкнутая грусть».
В рассказе «Вокруг света» тоже нет портрета Ассоль, но к характеристике героини можно отнести слова из песни ее мужа Жиля: «Там ты женщин встретишь юных с сердцем диким и прямым, с чувством пламенным и нежным, бескорыстным и простым».
Все три образа Ассоль объединяет стремление Грина создать символ верной любящей жены, умеющей сделать близкого человека счастливым. Причем, ни в одном из них не чувствуется, что это — отражение конкретного лица, любимого человека, что свойственно большинству женских образов Грина.
Однако нельзя не высказать предположения, что именно встреча с Н. Н. Грин, которая положила начало самой длительной и счастливой любви писателя, вдохновила его на создание своей феерии, тем более, что знакомство с будущей женой в 1918 году совпадает со временем возникновения замысла «Алых парусов»[2] .
Мас-Туэль предвосхищает Друда, летающего человека из романа «Блистающий мир», который был написан сразу же после завершения «Алых парусов». Желание наделить человека способностью летать и стремление показать, как он использует такую замечательную возможность, возникла у Грина еще в апреле 1910 года, во время авиационной недели в Петербурге. В. П. Калицкая вспоминает, как своеобразно воспринял писатель это достижение науки. В то время, как весь город был восхищен полетами первых авиаторов, Грина разочаровывает тяжеловесность летательных аппаратов, их вид и ограниченность возможностей, а пилотов он сравнивает с обычными шоферами.
Всю неделю Грин был мрачен и подолгу пропадал из дому, а затем заявил: «Я хочу, чтобы мой герой летал так, как мы все летали в детстве во сне, и он будет летать!»[3]. Тогда же он написал рассказ «Состязание в Лиссе», в котором обычным авиаторам противопоставляет своего летающего человека.
В рассказе о «Красных парусах» говорится о том, как Мас-Туэль в детстве получил способность летать, страстно захотев приблизиться к облакам, поразившим его своей красотой и формой во время заката.
Этот отрывок особенно интересен тем, что, углубляясь в раскрытие возможностей летающего человека в «Блистающем мире» и рассказе того же периода «Русалки воздуха»[4], Грин нигде не использовал рассказ о Mac-Туэле: «День был жарок и тих: запад сиял пожаром облаков, напоминающих лепестки огненной розы. Там творились тихие чудеса. Световые уклоны, взрывы и расхождения, нежная затененность глубин, вокруг которых блеск переходил от яркого, как желтый бархат, луча к совершенству сияющей бесцветности; эти фантастические долины и храмы клубящейся белизны, эти пропасти с голубыми глазами неба и царственный пурпур, из-за которого плыли вееры радужных озарений, меж тем как багровый пот переливался по раскаленному лицу солнца — все отзывалось в мальчике сладким возбуждением красоты, и он дышал полной грудью, устремив глаза в ту точку облачного горизонта, где эффект принял оригинальную форму. Там расступились белые скалы, обнажив клочок синевы с перспективой и рябью, как в подлинном морском заливе, и «по этому небесному морю плыл белый фрегат… Все было неотчетливо, верно действительности, с той лишь разницей общего выражения, что небесный залив дышал мечтательной таинственностью, так много говорящей душе, когда она живет отдельно, головой возвышаясь над телом и забывая о нем. Мас-Туэль, опустив весла, смотрел на это, и в нем постепенно сглаживались все разветвления физической напряженности; он как бы не жил телесно, погрузившись в сон наяву, убивающий цепкую паутину реальности. Желание рассмотреть вблизи небесный залив возникло у него совершенно естественно. Невозможность достижения цели не исключает, как известно, соответствующих желаний. Подобные желания безотчетны. Но такое чисто зрительное желание Мас-Туэля сопровождалось неожиданным результатом — он поднялся в воздух, потеряв вес, и в смертельном испуге, увидев покинутую лодку, не понимая, что произошло, закричал так отчаянно, что летевшая невдалеке чайка взлетела, сломав линию полета, высоко вверх.
Как человек, не умеющий плавать и брошенный в воду, мечется, полуутопая, полувсплывая, причем то кружится на месте, то бросается из стороны в сторону, но все-таки не покидает воды, так Мас-Туэль, брошенный в воздух, феноменальностью организма испытал растерянность от ужаса. Он летел вверх, в позе человека, приготовившегося к прыжку. Это продолжалось недолго, пока остановившееся дыхание не разразилось криком. Разумеется, он был в этот момент далек от возможности наблюдать свое душевное состояние, иначе заметил бы, что двигается».
С этого времени Мас-Туэль стал летающим человеком, который все время путешествует, видя то, «чего мы никогда не увидим», и совершая «множество странных дел». У него есть круг друзей, людей «значительно более замечательных, чем все те, которым воздвигнуты памятники».
Автор пишет о нем как о своем друге: «Те положения, в которые вводил и ставил меня Мас-Туэль, бесспорно бывали только особенными, потому что он имел право оставлять эти положения быть самостоятельно красноречивыми, не ослаблять их силы предварительным пояснением. Далее мы шли молча. За красным холмом сверкнул вечно волнующий океан с низко стоящим солнцем. По пламенному его (знаку) черкнул косой парус; вспыхнул, сгорел и плавно потек далее белым теплом.
За красным холмом, по самой круче береговых обрывов теснился густой лес. Мы спустились в него, и нас поглотили красноватые сумерки благоухающего заката. Здесь было таинственно, тревожно и тихо…»
В одну из таких прогулок Мас-Туэль и знакомит своего попутчика с историей Ассоль, а еще вероятнее, и с ней самой. Затем он некоторое время продолжает сообщать о том, как развивалась история любви Ассоль.
Вид «Красных парусов» напомнил рассказчику историю Ассоль, и его пленяет «мысль вмешаться в эту историю, дабы она совершилась как бы написанная мною, и тогда, тогда я описал бы ее. Я вспомнил все это с тоской, как вспоминают горькое свидание или неисправимую обиду, нанесенную близкому существу».
Сохранилось в рукописях описание новой встречи рассказчика с летающим человеком, хотя сама беседа об Ассоль и отсутствует.
Довольно подробно описывается жилье Мас-Туэля: «Он жил на шестом этаже, снимая квартиру в пять комнат, четыре маленькие окружали большую пятую, где сквозь стеклянный потолок желтый и голубой свет сыпался с божественного лица солнца на большой муравейник, перенесенный сюда со всеми естественными условиями его бытия. Близко к муравейнику стояли: походная кровать, электрическая плита и стойка с вином. Все остальное представляло смесь библиотечного хаоса с обстановкой гостиницы». В других комнатах висело оружие, стояли чемоданы и прекрасная статуя, изображающая смерть в образе девушки: «нагая девушка улыбается, закрыв глаза, прижимает к сердцу скомканное письмо, из другой руки вываливается кубок».
Мас-Туэль любит наблюдать за жизнью муравейника: «Это мне человечество. а я его бог».
Появляется сам Мас-Туэль, спускаясь через люк в потолке.
В следующем варианте «Красных парусов» Мас-Туэль отсутствует[5]., в сюжете уже нет элементов фантастики, но само действие из Петрограда переносится в романтическую Гринландию. Нет пока Каперны, а события происходят в Зурбагане, который затем заменяется Лиссом.
Герой — писатель по имени Гирам, ощущающий «себя лишним, одиноким в мире действительности». Он стремится найти контакт с действительностью единственным доступным ему путем — творчеством. Ему доступна «поэзия труда».
Он встречается с Ассоль, увлекается ее самобытностью. «Это не было внезапной любовью… Оно было вдруг вспыхнувшей любовью к любви».
Этот вариант краток, тема не получила дальнейшего развития. Интересны в нем афористические наброски: «Чем дальше живем, тем интереснее каждая мелочь», «Страдания находятся в одной точке», «Наши настроения и чувства часто несовершенны».
В третьем варианте впервые «Красные паруса» заменяются алыми, найден более верный цвет, и в таком сочетании «алые паруса» приобретают особую образность и само выражение становится словом-символом.
Начинались «Алые паруса» эпиграфом из «Метаморфоз» Овидия: «Самый лик бога прекрасен, когда поднимается он из земли, но чисто солнце в вершине неба; чище там воздух; далек он от вредных… равнин».
После главы «Предсказание» следует ироническое рассуждение об облике писателя или самого Грина, который не встречается ни в одном из его произведений: «При слове «писатель» — вызвать воображению образ длинноволосого, костлявого господина неопределенного возраста, с «челом», горящим взглядом, кашлем и бедностью».
Несколько отлично от окончательного варианта развивается здесь и тема мечты: «Мечта—слово не безопасное; им обозначаем мы представленное желанное, но не веру в него, а употребляем слово это как приближение к восхитительному…
Для Ассоль светлое ожидание это не было того рода бесплодной мечтой, носитель которой заранее видел призрачность вызванного им зрелища… Не одинаково, часто различно переживала она мысленную рапсодию, но всегда верила в красные паруса, религиозно и простодушно, как верят в ангелов или, что встречается гораздо чаще, — в дьявольскую нечистую силу. Лонгрен никогда больше не слышал от Ассоль о замечательном предсказании, не спрашивал он ее об этом и сам, но иногда гладил девочку по ее бархатным волосам, дольше и задумчивее вздыхая о горячем сочувствии Провидения к ее грустной маленькой жизни».
В этом варианте описывается встреча Ассоль с Кассием Гирамом на площади Лисса около мраморного фонтана. «Угасал тихий пожар летнего дня. Город пропитался запахом асфальта, цветов и пота. Улицы кипели живым светом». Ассоль принесла в корзине игрушки лавочнику Пепшоку. Лавка закрыта и, ожидая Пепшока, Ассоль отдыхает у бассейна. Гирам, «высокий господин, рассеянного, сурового вида, лет тридцати», подошел к фонтану, читая газету. Он не заметил корзину с игрушками и нечаянно их придавил. Хочет возместить девушке убыток золотой монетой. Для него «с ее уходом вокруг стало все тише, отчетливее, серее». Гирам заметил это, лишь подняв упавшую газету. Он как бы очнулся. «Так, часто, спящие наяву, с открытыми глазами и тысячью дел в уме, получаем мы, в сложной сети монотонного дня горестное напоминание о том, что жизнь… могла стать счастьем, во всей силе этого слова, зву¬чащего так загадочно и в то же время — понятно. Разные бывают напоминания, но пейзаж, искусство, звук голоса и черты женщины чаще всего приговаривают нас к долгой или короткой тоске».
А. С. Грин не счел нужным включить в окончательный вариант произведения и историю взаимоотношений Ассоль с сыном трактирщика Меннерса Хипом[6], которая приводится в третьем варианте.
«Маленький Дан иногда встречал Ассоль у леса, куда ходила она собирать орехи, или на городской дороге, швырял в нее камни… дразнил… гнался за ней. Тогда она ложилась на землю, закрывала лицо руками, а Дан, выстояв над ней столько, сколько требовалось для извержения самых разнообразных проклятий, (набранных) у взрослых, но, однако, не решался ударить и отходил с видом победителя.
Девочка, встав без слез, слабая от страха, продолжала свой путь, не чувствуя земли, но никогда не жаловалась отцу. Она берегла его от прошлого и страданий. Чаще всего на вопрос Лонгрена — что с ней? — отвечала она: чуть ушиблась…»
Затем юный трактирщик по-своему влюбляется в Ассоль. Ее милый облик затронул его воображение, но это выразилось лишь в том, что он «посмотрел на Ассоль со странным выражением» и, не поняв своего состояния, ничего не смог ей сказать.
Для Ассоль же даже такая реакция Дана-Хина была чем-то «необычным».
Грин подробно описывает его пребывание за наследственной трактирной стойкой и то, как он выказал себя в этом плане «талантливым пауком». Затем началась история сватовства Меннерса за дочь зажиточного содержателя рыбного промысла Смагля Буйя.
Позже Грин счел необходимым изъять историю Хипа, а травлю Ассоль дает в обобщенной форме: «Играя, дети гнали Ассоль… швыряли грязью и дразнили…»
В «Алых парусах» хозяин игрушечной лавки лишь упоминается, ему продавал Лонгрен свои кораблики. Он типичный торговец. Такая трактовка вполне закономерна, но в ранних вариантах Грин создал другой образ лавочника, старого Пепшока, человека с романтической душой. Это проявляется в его отношении к Ассоль: «Он знал девушку с малых лет, любил ее, но считал невозможным мешать торговлю с симпатиями…»
Он отказывается принять у Ассоль игрушки, но поясняет свой отказ антимилитаристическим рассуждением: «Ты знаешь закон великой Моды? Он гласит, что помешательство заразительно. А теперь мода на войну и убийство. Твои корабли и лодочки слишком пресное развлечение для нынешних детей. Даже девочки, — я сам видел, – вешают своих кукол или отрывают им головы…»
Однако он не смог окончательным отказом огорчить Ассоль и соглашается принять игрушки в последний раз. «Э! Девочка! Ты жительница облаков, умеешь только молчать, когда языком моим говорит сама жизнь! Но она научит тебя когда-нибудь смело и без заминки отвечать ее крику».
На прощание он советует Ассоль поступить на службу. Девушка же ему отвечает, что отец боится ее отпустить в город.
В следующем варианте выпад против войны принадлежит уже не лавочнику, а самому Грину, причем в совершенно новом изложении: «Ассоль было шестнадцать лет, когда в замкнутом кругу ее жизни появился новый рисунок. Лонгрен по-прежнему неустанно работал, но с наступлением фантастической войны всех против всех, напоминающей циклон, где место пыли заняли человеческие дела и судьбы, и, наконец… игрушки перестали покупать»[7]. «Когда жизнь сера, как арестантский халат, круг отношений исчерпан дымом и дорогой крестного пути за куском хлеба, а (вокруг) этого душевного испытания прекрасна одна природа — божественное море, облачные фантазии неба и далекий сад тихого леса — тогда в сердцах детей, дикарей и пьяниц колышутся неясные тени в призрачных, лучезарных покрывалах, глухая, крылатая музыка волнует их души, а одиночество и поэзия впечатлений, незаметно собираемых самыми нежными (…) в душевный венок, призывают… чудеса. Новый мир, полный звучания тонких и странных желаний, открывает замкнувшейся душе золотые свои ворота. Проникшему туда нет возврата и он не ищет его.
Образ корабля с пурпуровым такелажем, вызванный в ее глубоком сердце неизвестным волшебником — нашел там… безопасную гавань… Немаловажную связь с появлением корабля усматривала она в могуществе самого чародея, умеющего, надо полагать, творить чудеса с легкостью обыкновенного булочника, пекущего пушистые хлебцы. В той области, где совершаются вещи непостижимые, душа постижения неприемлема».
В этом же варианте более подробно Грин рассказывает о детстве Ассоль и об ожидании ею «алых парусов».
«Ассоль мысленно бродила среди морей, в стране золотого света, полной чудес. Лонгрен не тревожил ее жизненными разоблачениями, вспоминая свое жалкое детство, лишенное очарований небылиц…»; «Конечно, простой матрос не думал обо всем этом отчетливо, но у него был духовный инстинкт, который не ошибается. Он знал также, что бесполезно заглядывать в будущее, а от настоящего хотел лишь покоя себе и девочке. Он был внимателен к ней, подобно большой собаке, но о многом молчал.
Таинственный чародей, предсказавший Ассоль явление красных парусов, (стоит), конечно, в детской жизни в (разряде) событий чрезвычайных.
Речь рыжего человека долгое время звучала в воспоминаниях, наконец, стерлись звуки голоса, забылся порядок слов и тон их, но видение прекрасного корабля навеки укрепилось в (нервном) сердце Ассоль. Она больше не говорила об этом с Лонгреном». Он лишь иногда замечает, что некоторые игрушки выходят из ее бережных рук «с более тщательно сделанными красными парусами».
В тринадцать лет она уже месяцами забывала о таинственном корабле, но временами (…) долго не могла заснуть: «сны ее были полны блеска и радости. И тоном ее жизни стало безмолвное ожидание».
«Неисчерпаемо глубока связь душевных движений, особенно у маленьких людей, для которых весь мир — сказка и тайна. Чем тоньше впечатлительность, тем глуше анализ, потому натуры, уверовавшие в явление чуда (…), даже в чаду горчайших разочарований не отвращают тихого взора от замкнутого свитка судьбы, в котором, как они знают, кроется для обещание.
Подрастая, Ассоль смешивала небольшой свой опыт с комментариями воображения, одно опровергало другое, но часто на рассвете, лунной ночью или в густой тишине зноя, рыбаки видели печальную девочку, рассматривающую озаренную даль; присутствие людей немедленно гасило Ассоль, она убегала с пугливостью застигнутой мыши с волнением и тревогой».
«Девочка, воображая исполненную мечту, видела опрокинутый над пылающим синью морем свет, а между морем и светом торжественный цвет алых ветрил — веселый и бесконечно радостный… Она часто уходила на берег, хорошенько рассматривая горизонт. Детское нетерпение обманывало ее каждым красноватым облачком, крылом чайки, отбросившем зарю на крутом взмахе далеким парусом…
Вначале герой корабля был мальчик, говорящий басом, как взрослые, но командующий, однако, настоящими матросами. Затем, с годами, он вынос, стал выше и увереннее в движениях; невидимый магический круг очерчивал его личность — судьбу; он был загадочно-желанен, но его лица никак не могла представить Ассоль. Прибытие его знаменовало ликующую силу красного цвета, живописную мощь сверкающего в волнах корабля, музыку и — ласку, прекрасную ласку одушевляющего мгновения, – то, может быть, истинно божественное на земле, о чем, в тайне, не понимая себя, тоскует беспрестанно человечество.
К шестнадцати годам Ассоль была таким же ребенком, какого видели мы на берегу лесного ручья (…), постигала она мир, знакомясь с ним в трудах и заботах, как закономерную прозу, но живым, крайне доверчивым и огнистым воображением заполнила все темные и пустые его места простором чудотворения».
Наконец в последнем варианте «Алых парусов» есть отрывок, в котором Грин более подробно описывает жизнь Лонгренов до смерти Мери и выявляет более глубокие корни вражды жителей Каперны к семье моряка: «Еще до смерти Меннерса жители Каперны смотрели на Лонгренов как на чужаков: Мери не любила сплетен и держалась по-городскому, стараясь брать жизнь тоном выше — и в разговорах и в хозяйстве; ее интересовали газеты, театр (…). Она была добра и горда. С Лонгреном всегда прибывало то новое, что вписывает в книгу зависти несколько (…) заметок. Иногда это был рассказ о том, что он видел и испытал, иногда (…) китайская шкатулка, веер или цветной платок со странным рисунком… все это, а также опять и умение картинно передавать виденное, ставили его вне общего круга; к тому же он чувствовал себя счастливым и выражал это постоянной улыбкой. После смерти Меннерса соседи прониклись убеждением, что Лонгрен роковой человек, нелюбовь к нему стала враждой»
В этом же отрывке впервые воссоздана сцена появления чудесного корабля; от окончательного варианта она отличается тем, что Ассоль увидела алые паруса не в окно, а находясь в лесу. «Из заросли поднялся корабль; он всплыл и остановился посередине зари. Из этой далекой дали он был виден ясно, как облака. Разбрасывая веселье, он пылал, как роза, вино, уста, кровь, алый бар- хат и красный огонь. Корабль шел прямо на взгляд Ассоль. Два крыла пены (трепетали) под его килем… Девушка прижала руки к груди… Чудная игра света перешла в зыбь, взошло солнце и яркая полнота утра покрыла землю».
Каждый из сохранившихся вариантов А. С Грина к «Алым парусам» интересен своей законченностью и своеобразием, тем более, что все приведенные отрывки остались неиспользованными.
Часть отрывков из вариантов произведения Грина важна в качестве авторских комментариев к сюжету, образам, отдельным мыслям. Другие – помогают глубже понять, в каком плане возник замысел, как он видоизменялся в процессе создания «Алых парусов».
Приведенные отрывки почти не отражают работу Грина над шлифовкой отдельных фраз или стилистических приемов, что связано, по всей вероятности, со спецификой творчества писателя.
Судя по тексту черновиков, не только «Алых парусов», но и других произведений, А. С. Грин большей частью обдумывал каждую фразу, каждое слово в уме и лишь в относительно законченном виде все это записывал. Затем он с легкостью вычеркивал почти законченные варианты произведения и создавал следующий, часто в совершенно другом плане.
Одновременно Грин придавал большое значение выбору собственных имен своих героев. Поэтому некоторые страницы его рукописей пестрят зачеркнутыми вариантами имен и фамилий как главных героев, так и побочных, о которых сказано всего несколько слов.
Знакомство с вариантами «Алых парусов» дает возможность углубиться в историю осуществления замысла феерии, узнать много нового о судьбе героев произведения и творческом методе А. С. Грина.
1968 г
[1] Подразумевается Де-Лом, один из неиспользованных образов первого варианта «Алых парусов», образ носит автобиографический характер.
[2] Хотя сам А. С. Грин, согласно своей воле, посвящает «Алые паруса» Н. Н. Грин, но в «Крымской правде» от 6 января 1966 года в статье В. И. Сандлера «Как приплыли к нам «Алые паруса» сделана, на наш взгляд, неубедительная попытка найти прообраз Ассоль в лице Марии Сергеевны Алонкиной, секретаря Петроградского «Дома искусств», которой Грин симпатизировал и, судя по двум приведенным в статье письмам, дважды проявил к ней элементарное дружеское внимание, послав больному человеку подводу дров и однажды подарив свою книгу.
В печати и архивах нет фактов, которые говорили бы за то, что она вдохновила Грина на создание Ассоль, а тем более, что без нее его паруса «никогда не стали бы алыми».
[3] Из воспоминаний первой жены Грина В. Абрамовой-Калицкой. ЦГАЛИ, фонд 127, оп. 2, ед. хр. 16.
[4] Из воспоминаний первой жены Грина В. Абрамовой-Калицкой. ЦГАЛИ, фонд 127, оп. 2, ед. хр. 16.
[5] Мас-Туэль появляется также в качестве друга и собеседника автора в незаконченном рассказе «Монастырь». ЦГАЛИ on. I, ед. хр. 4.
[6] В четвертом варианте эта тема продолжается, но он получает имя Дан.
[7] Образ торговца игрушками с возвышенной душой и рассуждения о влиянии войны на детскую психику были использованы Грином в 1917 году в антимилитаристическом рассказе «Торговцы», который был напечатан в газете «Свободная Россия» в 1917 году.